В Неаполе забастовали служащие трамвая: во всю длину Ривьеры Кияия вытянулась цепь пустых вагонов, а на площади Победы собралась толпа вагоновожатых и кондукторов – всё веселые и шумные, подвижные, как ртуть, неаполитанцы. Над их головами, над решеткой сада сверкает в воздухе тонкая, как шпага, струя фонтана, их враждебно окружает большая толпа людей, которым надо ехать по делам во все концы огромного города, и все эти приказчики, мастеровые, мелкие торговцы, швеи сердито и громко порицают забастовавших. Звучат сердитые слова, колкие насмешки, непрерывно мелькают руки, которыми неаполитанцы говорят так же выразительно и красноречиво, как и неугомонным языком.
С моря тянет легкий бриз, огромные пальмы городского сада тихо качают веерами темно-зеленых ветвей, стволы их странно подобны неуклюжим ногам чудовищных слонов. Мальчишки – полуголые дети неаполитанских улиц – скачут, точно воробьи, наполняя воздух звонкими криками и смехом.
Город, похожий на старую гравюру, щедро облит жарким солнцем и весь поет, как орган; синие волны залива бьют в камень набережной, вторя ропоту и крикам гулкими ударами, – точно бубен гудит.
Забастовщики угрюмо жмутся друг ко другу, почти не отвечая на раздраженные возгласы толпы, влезают на решетку сада, беспокойно поглядывая в улицы через головы людей, и напоминают стаю волков, окруженную собаками. Всем ясно, что эти люди, однообразно одетые, крепко связаны друг с другом непоколебимым решением, что они не уступят, и это еще более раздражает толпу, но среди нее есть и философы: спокойно покуривая, они увещевают слишком ретивых противников забастовки:
– Э, синьор! А как быть, если не хватает детям на макароны?
Группами, по два и по три, стоят щеголевато одетые агенты муниципальной полиции, следя за тем, чтобы толпа не затрудняла движения экипажей. Они строго нейтральны, с одинаковым спокойствием смотрят на порицаемых и порицающих и добродушно вышучивают тех и других, когда жесты и крики принимают слишком горячий характер. На случай серьезных столкновений в узкой улице вдоль стен домов стоит отряд карабинеров, с коротенькими и легкими ружьями в руках. Это довольно зловещая группа людей в треуголках, коротеньких плащах, с красными, как две струи крови, лампасами на брюках.
Перебранка, насмешки, упреки и увещевания – всё вдруг затихает, над толпой проносится какое-то новое, словно примиряющее людей веяние, – забастовщики смотрят угрюмее и, в то же время, сдвигаются плотнее, в толпе раздаются возгласы: – Солдаты!
Слышен насмешливый и ликующий свист по адресу забастовщиков, раздаются крики приветствий, а какой-то толстой человек, в легкой серой паре и в панаме, начинает приплясывать, топая ногами по камню мостовой. Кондуктора и вагоновожатые медленно пробираются сквозь толпу, идут к вагонам, некоторые влезают на площадки, – они стали еще угрюмее и в ответ на возгласы толпы – сурово огрызаются, заставляя уступать им дорогу. Становится тише.
Легким танцующим шагом с набережной Санта Лючия идут маленькие серые солдатики, мерно стуча ногами и механически однообразно размахивая левыми руками. Они кажутся сделанными из жести и хрупкими, как заводные игрушки. Их ведет красивый высокий офицер, с нахмуренными бровями и презрительно искривленным ртом, рядом с ним, подпрыгивая, бежит тучный человек в цилиндре и неустанно говорит что-то, рассекая воздух бесчисленными жестами.
Толпа отхлынула от вагонов – солдаты, точно серые бусы, рассылаются вдоль их, останавливаясь у площадок, а на площадках стоят забастовщики.
Человек в цилиндре и еще какие-то солидные люди, окружившие его, отчаянно размахивая руками, кричат:
– Да здравствует молодая Парма! – гремит толпа, опрокидываясь на них.
– Evviva Italia!
Почти все дети расхватаны по рукам, они сидят на плечах взрослых, прижаты к широким грудям каких-то суровых усатых людей; музыка едва слышна в шуме, смехе и криках.
В толпе ныряют женщины, разбирая оставшихся приезжих, и кричат друг другу:
– Вы берете двоих, Аннита?
– Да. Вы тоже?
– И для безногой Маргариты одного…
Всюду веселое возбуждение, праздничные лица, влажные добрые глаза, и уже кое-где дети забастовщиков жуют хлеб.
– В наше время об этом не думали! – говорит старик с птичьим носом и черной сигарой в зубах.
– А – так просто…
– Да! Это просто и умно.
Старик вынул сигару изо рта, посмотрел на ее коней и, вздохнув, стряхнул пепел. А потом, увидав около себя двух ребят из Пармы, видимо, братьев, сделал грозное лицо, ощетинился, – они смотрели на него серьезно, – нахлобучил шляпу на глаза, развел руки, дети, прижавшись друг ко другу, нахмурились, отступая, старик вдруг присел на корточки и громко, очень похоже, пропел петухом. Дети захохотали, топая голыми пятками по камням, а он – встал, поправил шляпу и, решив, что сделал всё, что надо, покачиваясь на неверных ногах, отошел прочь..
Горбатая и седая женщина с лицом бабы-яги и жесткими серыми волосами на костлявом подбородке стоит у подножия статуи Колумба и – плачет, отирая красные глаза концом выцветшей шали. Темная и уродливая, она так странно одинока среди возбужденной толпы людей…
Приплясывая, идет черноволосая генуэзка, ведя за руку человека лет семи от роду, в деревянных башмаках и серой шляпе до плеч. Он встряхивает головенкой, чтобы сбросить шляпу на затылок, а она всё падает ему на лицо, женщина срывает ее с маленькой головы и, высоко взмахнув ею, что-то поет и смеется, мальчуган смотрит на нее, закинув голову, – весь улыбка, потом подпрыгивает, желая достать шляпу, и оба они исчезают.
Высокий человек в кожаном переднике, с голыми огромными руками, держит на плече девочку лет шести, серенькую, точно мышь, и говорит женщине, идущей рядом с ним, ведя за руку мальчугана, рыжего, как огонь:
– Понимаешь, – если это привьется… Нас трудно будет одолеть, а?
И густо, громко, торжествующе хохочет и, подбрасывая свою маленькую ношу в синий воздух, кричит:
Люди уходят, уводя и унося с собою детей, на площади остаются смятые цветы, бумажки от конфект, веселая группа факино и над ними благородная фигура человека, открывшего Новый Свет.
А из улиц, точно из огромных труб, красиво льются веселые крики людей, идущих встречу новой жизни.
III
Душный полдень, где-то только что бухнула пушка – мягкий, странный звук, точно лопнуло огромное гнилое яйцо. В воздухе, потрясенном взрывом, едкие запахи города стали ощутимее, острей пахнет оливковым маслом, чесноком, вином и нагретою пылью.
Жаркий шум южного дня, покрытый тяжелым вздохом пушки, на секунду прижался к нагретым камням мостовых и, снова вскинувшись над улицами, потек в море широкой мутной рекой.
Город – празднично ярок и пестр, как богато расшитая риза священника; в его страстных криках, трепете и стонах богослужебно звучит пение жизни. Каждый город – храм, возведенный трудами людей, всякая работа – молитва Будущему.
Солнце – в зените, раскаленное синее небо ослепляет, как будто из каждой его точки на землю, на море падает огненно-синий луч, глубоко вонзаясь в камень города и воду. Море блестит, словно шелк, густо расшитый серебром, и, чуть касаясь набережной сонными движениями зеленоватых теплых волн, тихо поет мудрую песню об источнике жизни и счастья – солнце.
Пыльные, потные люди, весело и шумно перекликаясь, бегут обедать, многие спешат на берег и, быстро сбросив серые одежды, прыгают в море, – смуглые тела, падая в воду, тотчас становятся до смешного маленькими, точно темные крупинки пыли в большой чаше вина.
Шелковые всплески воды, радостные крики освеженного тела, громкий смех и визг ребятишек – всё это и радужные брызги моря, разбитого прыжками людей, – вздымается к солнцу, как веселая жертва ему.
На тротуаре в тени большого дома сидят, готовясь обедать, четверо мостовщиков – серые, сухие и крепкие камни. Седой старик, покрытый пылью, точно пеплом осыпан, прищурив хищный, зоркий глаз, режет ножом длинный хлеб, следя, чтобы каждый кусок был не меньше другого. На голове у него красный вязаный колпак с кистью, она падает ему на лицо, старик встряхивает большой, апостольской головою, и его длинный нос попугая сопит, раздуваются ноздри.
Рядом с ним на теплых камнях лежит, вверх грудью, бронзовый и черный, точно жук, молодец; на лицо ему прыгают крошки хлеба, он лениво щурит глаза и поет что-то вполголоса, – точно сквозь сон. А еще двое сидят, прислонясь спинами к белым стенам дома, и дремлют.
К ним идет мальчик с фьяской вина в руке и небольшим узлом в другой, идет, вскинув голову, и кричит звонко, точно птица, не видя, что сквозь солому, которой обернута бутылка, падают на землю, кроваво сверкая, точно рубины, тяжелые капли густого вина.
Старик заметил это, положил хлеб и нож на грудь юноши, тревожно махая рукою, зовет мальчика:
– Скорее, слепой! Смотри – вино!
Мальчик приподнял фьяску в уровень с лицом, ахнул и быстро подбежал к мостовщикам – они все зашевелились, взволнованно закричали, ощупывая фьяску, а мальчишка стрелою умчался куда-то во двор и столь же быстро выскочил оттуда с большим желтым блюдом в руках.
Блюдо поставили на землю, и старик внимательно льет в него красную живую струю, – четыре пары глаз любуются игрою вина на солнце, сухие губы людей жадно вздрагивают.
Идет женщина в бледно-голубом платье, на ее черных волосах золотистый кружевной шарф, четко стучат высокие каблуки коричневых ботинок. Она ведет за руку маленькую кудрявую девочку; размахивая правой рукой с двумя цветками алой гвоздики в ней, девочка качается на ходу, распевая:
Остановясь за спиною старого мостовщика, замолчала, приподнялась на носки и через плечо старика серьезно смотрит, как течет вино в желтую чашу, течет и звучит, точно продолжая ее песню.
Девочка освободила руку из руки женщины, оборвала лепестки цветов и, высоко подняв ручонку, темную, точно крыло воробья, бросила алые цветы в чашу вина.
Четверо людей вздрогнули, сердито вскинули пыльные головы – девочка била в ладоши и смеялась, притопывая маленькими ногами, сконфуженная мать ловила ее руку, что-то говоря высоким голосом, мальчишка – хохотал, перегибаясь, а в чаше, по темному вину, точно розовые лодочки, плавали лепестки цветов.
Старик достал откуда-то стакан, зачерпнул вина вместе с цветами, тяжело поднялся на колени и, поднося стакан ко рту, успокоительно, серьезно сказал:
– Ничего, синьора! Дар ребенка – дар бога… Ваше здоровье, красивая синьора, и твое тоже, дитя! Будь красивой, как мать, и вдвое счастлива…
Сунул седые усы в стакан, прищурил глаза и медленными глотками, почмокивая, шевеля кривым носом, высосал темную влагу.
Мать, улыбаясь и кланяясь, пошла прочь, ведя девочку за руку, а та качалась, шаркая ножонками по камню, и кричала, щурясь:
– О, ма-а… о, миа, миа-а…
Мостовщики, устало поворачивая головы, смотрят на вино и вслед девочке, смотрят и, улыбаясь, быстрыми языками южан что-то говорят друг другу.
А в чаше, на поверхности темно-красного вина, качаются алые лепестки цветов.
Поет море, гудит город, ярко сверкает солнце, творя сказки.
IV
Синее спокойное озеро в глубокой раме гор, окрыленных вечным снегом, темное кружево садов пышными складками опускается к воде, с берега смотрят в воду белые дома, кажется, что они построены из сахара, и все вокруг похоже на тихий сон ребенка.
Утро. С гор ласково течет запах цветов, только что взошло солнце; на листьях деревьев, на стеблях трав еще блестит роса. Серая лента дороги брошена в тихое ущелье гор, дорога мощена камнем, но кажется мягкой, как бархат, хочется погладить ее рукою.
Около груды щебня сидит черный, как жук, рабочий, на груди у него медаль, лицо смелое и ласковое.
Положив бронзовые кисти рук на колена свои, приподняв голову, он смотрит в лицо прохожего, стоящего под каштаном, говоря ему:
– Это, синьор, медаль за работу в Симплонском туннеле.
И, опустив глаза на грудь, ласково усмехается красивому куску металла.
– Э, всякая работа трудна, до времени, пока ее не полюбишь, а потом – она возбуждает и становится легче. Все-таки – да, было трудно!
Он тихонько покачал головой, улыбаясь солнцу, внезапно оживился, взмахнул рукою, черные глаза заблестели.
– Было даже страшно, иногда. Ведь и земля должна что-нибудь чувствовать – не так ли? Когда мы вошли в нее глубоко, прорезав в горе эту рану, – земля там, внутри, встретила нас сурово. Она дышала на нас жарким дыханием, от него замирало сердце, голова становилась тяжелой и болели кости, – это испытано многими! Потом она сбрасывала на людей камни и обливала нас горячей водой; это было очень страшно! Порою, при огне, вода становилась красной, и отец мой говорил мне: «Ранили мы землю, потопит, сожжет она всех нас своего кровью, завидишь!» Конечно, это фантазия, но когда такие слова слышишь глубоко в земле, среди душной тьмы, плачевного хлюпанья воды и скрежета железа о камень, – забываешь о фантазиях. Там всё было фантастично, дорогой синьор; мы, люди, – такие маленькие, и она, эта гора, – до небес, гора, которой мы сверлили чрево… это надо видеть, чтоб понять! Надо видеть черный зев, прорезанный нами, маленьких людей, входящих в него утром, на восходе солнца, а солнце смотрит печально вслед уходящим в недра земли, – надо видеть машины, угрюмое лицо горы, слышать темный гул глубоко в ней и эхо взрывов, точно хохот безумного.
Он осмотрел свои руки, поправил на синей куртке жетон, тихонько вздохнул.
– Человек – умеет работать! – продолжал он с гордостью. – О, синьор, маленький человек, когда он хочет работать, – непобедимая сила! И поверьте: в конце концов этот маленький человек сделает все чего хочет. Мой отец сначала не верил в это.
– «Прорезать гору насквозь из страны в страну, – говорил он, – это против бога, разделившего землю стенами гор, – бы увидите, что мадонна будет не с нами!» Он ошибся, мадонна со всеми, кто любит ее. Позднее отец тоже стал думать почти так же, как вот я говорю вам, потому что почувствовал себя выше, сильнее горы; но было время, когда он по праздникам, сидя за столом перед бутылкой вина, внушал мне и другим:
– «Дети бога», – это любимая его поговорка, потому что он был добрый и религиозный человек, – «дети бога, так нельзя бороться с землей, она отомстит за свои раны и останется непобежденной! Вот вы увидите: просверлим мы гору до сердца, и когда коснемся его, – оно сожжет нас, бросит в нас огонь, потому что сердце земли – огненное, это знают все! Возделывать землю – это так, помогать ее родам – нам заповедано, а мы искажаем ее лицо, ее формы. Смотрите: чем дальше врываемся мы в гору, тем горячее воздух и труднее дышать»…
Человек тихонько засмеялся, подкручивая усы пальцами обеих рук.
– Не один он думал так, и это верно было: чем дальше – тем горячее в туннеле, тем больше хворало и падало в землю людей. И всё сильнее текли горячие ключи, осыпалась порода, а двое наших, из Лугано, сошли с ума. Ночами в казарме у нас многие бредили, стонали и вскакивали с постелей в некоем ужасе…
– «Разве я не прав?» – говорил отец, со страхом в глазах и кашляя всё чаще, глуше… – «Разве я не прав? – говорил он. – Это непобедимо, земля!»
– И наконец – лег, чтобы уже не встать никогда. Он был крепок, мой старик, он больше трех недель спорил со смертью, упорно, без жалоб, как человек, который знает себе цену.
– «Моя работа – кончена, Паоло, – сказал он мне однажды ночью. – Береги себя и возвращайся домой, да сопутствует тебе мадонна!» Потом долго молчал, закрыв глаза, задыхаясь.
Человек встал на ноги, оглядел горы и потянулся с такой силою, что затрещали сухожилия.
– Взял за руку меня, привлек к себе и говорит – святая правда, синьор! – «Знаешь, Паоло, сын мой, я все-таки думаю, что это совершится: мы и те, что идут с другой стороны, найдем друг друга в горе, мы встретимся – ты веришь в это?»
Я – верил.
– «Хорошо, сын мой! Так и надо: всё надо делать с верой в благостный исход и в бога, который помогает, молитвами мадонны, добрым делам. Я прошу тебя, сын, если это случится, если сойдутся люди – приди ко мне на могилу и скажи: отец – сделано! Чтобы я знал!»
– Это было хорошо, дорогой синьор, и я обещал ему. Он умер через пять дней после этих слов, а за два дня до смерти просил меня и других, чтоб его зарыли там, на месте, где он работал в туннеле, очень просил, но это уже бред, я думаю…
– Мы и те, что шли с другой стороны, встретились в горе через тринадцать недель после смерти отца – это был безумный день, синьор! О, когда мы услыхали там, под землею, во тьме, шум другой работы, шум идущих встречу нам под землею – вы поймите, синьор, – под огромною тяжестью земли, которая могла бы раздавить нас, маленьких, всех сразу!
– Много дней слышали мы эти звуки, такие гулкие, с каждым днем они становились всё понятнее, яснее, и нами овладевало радостное бешенство победителей – мы работали, как злые духи, как бесплотные, не ощущая усталости, не требуя указаний, – это было хорошо, как танец в солнечный день, честное слово! И все мы стали так милы и добры, как дети. Ах, если бы вы знали, как сильно, как нестерпимо страстно желание встретить человека во тьме, под землей, куда ты, точно крот, врывался долгие месяцы!
Он весь вспыхнул, подошел вплоть к слушателю и, заглядывая в глаза ему своими глубокими человечьими глазами, тихо и радостно продолжал:
– А когда наконец рушился пласт породы, и в отверстии засверкал красный огонь факела, и чье-то черное, облитое слезами радости лицо, и еще факелы и лица, и загремели крики победы, крики радости, – о, это лучший день моей жизни, и, вспоминая его, я чувствую – нет, я не даром жил! Была работа, моя работа, святая работа, синьор, говорю я вам! И когда мы вышли из-под земли на солнце, то многие, ложась на землю грудью, целовали ее, плакали – и это было так хорошо, как сказка! Да, целовали побежденную гору, целовали землю – в тот день особенно близка и понятна стала она мне, синьор, и полюбил я ее, как женщину!
Симплонский туннель – туннель, соединяющий Швейцарию и Италию; проложен в Альпах в 1898–1906 годах (район перевала Симплон). Длина туннеля – 19,7 метра, ширина 5 метров.
Сразу хотим извиниться, но по всем сказкам пока материалы мы найти не смогли 🙁
Около груды щебня у дороги сидит черный, как жук, рабочий с медалью на груди.
Он рассказывает прохожему, что медаль – за строительство Симплонского туннеля, во время которого было страшно иногда: «Когда мы вошли в нее глубоко, прорезав в горе эту рану, – земля там, внутри, встретила нас сурово. Она дышала на нас жарким дыханием, от него замирало сердце, голова становилась тяжелой и болели кости… Потом она сбрасывала на людей камни и обливала нас горячей водой;
Это было очень страшно! »
Вместе с рабочим строил туннель и его отец, который перед смертью сказал: «Знаешь, Паоло, сын мой, я все-таки думаю, что это совершится: мы и те, что идут с другой стороны, найдем друг друга в горе, мы встретимся – ты веришь в это? … если это случится, если сойдутся люди – приди ко мне на могилу и скажи: отец – сделано! Чтобы я знал! »
Когда через 13 недель строители туннеля встретились, сын пришел на могилу и сказал: «Отец – сделано! Люди – победили. Сделано, отец! »
Главная мысль сказки выражена в словах Паоло: «Человек – умеет работать! О, синьор, маленький человек, когда он хочет работать,
– непобедимая сила! И поверьте: в конце концов этот маленький человек сделает все, чего хочет» .
Повествует о молодом музыканте, мечтающем написать музыку о мальчике, не спеша идущем к большому городу. Город «лег на землю тяжелыми грудами зданий, прижался к ней и стонет и глухо ворчит… Мальчик идет в сумраке поля по широкой серой ленте дороги… А вслед мальчику бесшумно идет ночь, закрывая черною мантией забвения даль, откуда он вышел… Город охвачен томительным желанием видеть себя красиво и гордо поднятым к солнцу. Он стонет в бреду многогранных желаний счастья, его волнует страстная воля к жизни, и в темное молчание полей, окруживших его, текут тихие ручьи приглушенных звуков, а черная чаша неба все полнее и полней наливается мутным, тоскующим светом.
Мальчик остановился, взмахнул головой, высоко подняв брови, и, покачнувшись, пошел быстрее.
– Пора, мальчик, иди! Они – ждут. »
Музыкант понимает, что такую музыку написать невозможно, но беспокоится о том, что встретит мальчика в городе…
СКАЗКА VI о двух рыбаках.
Один – старик, в соломенной шляпе, с толстым лицом в седой щетине на щеках, губах и подбородке, глаза у него заплыли жиром, нос красный, руки бронзовые от загара.
Второй – черноглазый смугляк, стройный и тонкий, в красном колпаке на голове, в белой фуфайке на выпуклой груди и в синих штанах, засученных по колени.
Старый расспрашивает, а молодой рассказывает о богатой американке, с которой встретился накануне молодой, катал ее в лодке, мало говорил – она не знала итальянского, пел и думал о счастье. По его мнению, маленькое счастье – честнее. Старик соглашается, но добавляет: «…маленькое счастье – честнее, а большое – лучше. Бедные люди – красивее, а богатые – сильнее. »
На маленькой станции между Римом и Генуей кондуктор открыл дверь купе и почти внес маленького кривого старика. У старика 13 сыновей, 4 дочери, много внуков, он едет на свадьбу внука.
Старик Уго рассказывает о себе: лишился глаза в детстве, работая на виноградниках вместе с отцом – камень отлетел; в 13 лет остался сиротой, встретил такую же бедную, но работящую и добрую девушку Иду. У них ничего не было, но люди помогли, и утром дня свадьбы у них было все, что нужно для дома: статуя мадонны, посуда, белье, мебель… Был и чистый теплый овечий хлев, пригодный для жилья, подаренный молодым стариком Джиованни.
Основная мысль сказки выражена в словах священника: у людей труда «хорошие руки и еще лучше их сердца. »
Анализ произведения
Горький создает новые художественные произведения- цикл «Сказки об Италии» (1900 -1930), сборник рассказов «По Руси». первые две части автобиографической трилогии - «Детство», «В людях». В «Сказках об Италии» Горький в яркой поэтической форме раскрыл душу народа, показал «золотые россыпи» в характерах и поступках простых людей труда. Эти люди представлены как носители всего самого прекрасного и благородного. Им свойственно чувство классовой солидарности, у них высоко развит дух патриотизма и ответственности за судьбу своей родины.
То, что Горький увидел в итальянском народе, присуще всем народам земли, и Горький имел все основания заявить, что его «Сказки» могут стать «недурным» материалом для чтения русских рабочих». Большинство из 27 «Сказок об Италии» - это безыскусственные рассказы о фактах реальной жизни: о забастовавших служащих трамвая в Неаполе, о рабочих Генуи, взявших к себе детей своих товарищей по борьбе из Пармы, чтобы те смогли выстоять в забастовке, о строительстве Симплонского туннеля и т. д. Почему же эти рассказы или новеллы (а некоторые напоминают даже очерки) названы сказками? Один из ответов на вопрос заключен в словах великого датского сказочника Андерсена, взятых Горьким как эпиграф к циклу: «Нет сказок лучше тех, которые создает сама жизнь». Но дело не только в этом. Произведения Горького о жизни и борьбе итальянского народа отличаются необычной для литературы тех лет бодростью тона, повышенным пафосом утверждения, в них созданы образы сказочно прекрасных людей.
Своеобразие «Сказок об Италии» в том, что в них уже как бы зримо присутствует будущее. Через весь цикл проходит мысль о неограниченных возможностях творческого гения народа, который творит не только новые сказки и легенды, но и новые формы жизни. Новым в «Сказках» по сравнению с прежними произведениями Горького (если не считать романа «Мать») является то, что здесь сами герои глубоко сознают не только свои силы и возможности, но и неизбежность реализации своих стремлений в недалеком будущем. «Понимаешь, если это привьется… Нас трудно будет одолеть, а?» - говорит рабочий во второй сказке, имея в виду ярко выявленное рабочими Генуи и Пармы чувство пролетарской солидарности.
Для героев сказок характерно революционное отношение к миру. Созидательная сила труда объединяется в этих образах с преобразующей силой революции. Один из строителей Симплонского туннеля испытывает гордость за человека труда: «О, синьор, маленький человек, когда он хочет работать,- непобедимая сила! И поверьте: в конце концов этот маленький человек сделает все, чего хочет». Рабочий Трама (7-я сказка) чувствует себя хозяином жизни и соучастником в творчестве прекрасного; все самое человечное, прекрасное, поэтичное он связывает с понятием «социализм». Социалистические отношения в понимании героев «Сказок об Италии» - это естественные отношения людей труда, ибо «рабочий человек родится социалистом», борцом за правду, которая «крепко пахнет и всегда одинаково - трудовым потом». Социализм становится притягательной силой для трудящихся всего мира. Примером борцов за социализм для трудящихся Италии являются русские рабочие. «…Русские - вот люди. - восторженно говорит слесарь в четырнадцатой сказке.- Бесправные, под страхом лишиться свободы и жизни, они сделали грандиозное дело…» «Страна героев!» - так же восторженно вторит ему маляр.
Для Горького настоящими героями были те, кто «творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть». Глубокий философский смысл приобретают те сказки, в которых создан образ матери, иногда вырастающий до олицетворения Родины. Девятую сказку Горький начинает словами, исполненными глубокого смысла: «Прославим женщину - Мать, неиссякаемый источник всепобеждающей жизни. Прославим в мире женщину - Мать, единую силу, пред которой покорно склоняется Смерть!» Перед Матерью преклонился даже «слуга и раб Смерти» - «железный Тамерлан, кровавый бич земли», от которого она потребовала вернуть ей сына. Но при всей силе «не знающей преград» любви к детям Мать не может простить им измены родине. Героиня одиннадцатой сказки убивает своего сына, ставшего врагом родного города. В другой сказке простая итальянка, жена погибшего рыбака, заботливо растила сына-урода. Но когда она увидела, как иностранцы с брезгливостью указывали на ее сына как на признак вырождения нации, она умертвила его, чтобы он не бросал тень на родную страну.
Прекрасный образ простой итальянки, торговки овощами Нунчи создан в двадцать второй сказке. Она лучшая танцовщица квартала. Нунча является носительницей радости, светлого взгляда на жизнь, оптимизма и жизнелюбия, так необходимых людям. «Люди вспыхивали около нее, как паруса на рассвете, когда их коснется первый луч солнца».
С большой любовью писал Горький о детях Италии - о замечательном мальчике Пепе (26-я сказка), о школьниках (7-я). Любуясь этими маленькими людьми, писатель говорит: «…смотришь на этих детей и хочется кричать вслед им, весело и громко:
Эй, вы, люди! Да здравствует ваше будущее!»
В «Сказках об Италии» есть много красочных пейзажных зарисовок. Они дополняют ярко разнообразные, жизнелюбивые характеры людей, согретых жарким солнцем и омытых брызгами морской волны. Человек и природа слиты в единый живой организм, ибо, «когда человека схватит за сердце море, он сам становится частью его, как сердце - только часть живого человека». Это же можно сказать о людях, влюбленных в горы, в степи, в роскошные долины - в богатую и красочную природу родной страны. Заметим, что такое же гармоническое единение человека и природы показано в итальянских новеллах М. Коцюбинского («Сон», «На острове»). Эти новеллы родились в результате бесед Горького и Коцюбинского, живших тогда на острове Капри, и писались в одно время со «Сказками об Италии».
В «Сказках об Италии» заметна та же особенность отражения жизни, что и в романе «Мать»: на переднем плане - люди труда. Представителей эксплуататорских классов в них почти нет, если не считать буржуазных интеллигентов в пятнадцатой и шестнадцатой сказках; в других случаях - это только эпизодические фигуры: охранители старых порядков в первой сказке, богатый американец в двадцать шестой и др. И тем не менее атмосфера классовой борьбы, напряженность острых конфликтов ощущаются во всех тех сказках, где показана жизнь итальянского народа.
Сказки совершенно лишены внешнего этнографизма, чего можно было ожидать от писателя, пишущего о чужой стране, тем более - Италии; нет здесь и увлечения экзотикой. Горький не ставил перед собой задачи удивлять или восхищать читателя достопримечательностями этой поистине удивительной и прекрасной страны. Его интересовали прежде всего люди, и он блестяще раскрыл душу итальянского народа, что было достойно оценено самими итальянцами. Писатель Д. Джерманетто свидетельствует, что Горький «…сумел показать нам в очаровательной рамке прекрасной природы Италии, в правдивых словах весь быт, нищету, бедность, страдания, героическую борьбу итальянского народа… Он научил меня лучше и глубже видеть народ, из недр которого я вышел» ‘. Тот же Джерманетто писал: «Никто не умел писать о чудесной природе нашей страны с такой необычайной простотой, как Горький, и, что еще важнее, он один писал об итальянском народе, о его жизни и борьбе. Вот почему Горького так знают и любят в Италии».
«Сказки об Италии» имеют большое интернациональное значение. В них, как писала Белинскийская «Правда», показан народ, близкий нам и давно знакомый, «ибо слишком родственны переживания, стремления его и русскому народу». Огромную роль «Сказок об Италии» в революционном воспитании трудящихся отмечал. В феврале 1902 года он писал Горькому: «Хорошо бы иметь революционную прокламацию в типе «Сказок» «Звезды». Очень и очень рад, что Вы помогаете «Звезде».Ив другом письме того же времени: «Великолепными «Сказками» Вы очень и очень помогали «Звезде» и это меня радовало чрезвычайно».
(Пока оценок нет)
На вопрос Напишите пожалуйста краткое содержание сказки об италии заданный автором Двутавровый
лучший ответ это СКАЗКА IV.
Около груды щебня у дороги сидит чёрный, как жук, рабочий с медалью на груди.
Он рассказывает прохожему, что медаль – за строительство Симплонского туннеля, во время которого было страшно иногда: «Когда мы вошли в неё глубоко, прорезав в горе эту рану, – земля там, внутри, встретила нас сурово. Она дышала на нас жарким дыханием, от него замирало сердце, голова становилась тяжелой и болели кости… Потом она сбрасывала на людей камни и обливала нас горячей водой; это было очень страшно! »
Вместе с рабочим строил туннель и его отец, который перед смертью сказал: «Знаешь, Паоло, сын мой, я всё-таки думаю, что это совершится: мы и те, что идут с другой стороны, найдём друг друга в горе, мы встретимся – ты веришь в это? … если это случится, если сойдутся люди – приди ко мне на могилу и скажи: отец – сделано! Чтобы я знал! »
Когда через 13 недель строители туннеля встретились, сын пришёл на могилу и сказал: «Отец – сделано! Люди – победили. Сделано, отец! »
Главная мысль сказки выражена в словах Паоло: «Человек – умеет работать! О, синьор, маленький человек, когда он хочет работать, – непобедимая сила! И поверьте: в конце концов этот маленький человек сделает все, чего хочет» .
СКАЗКА V повествует о молодом музыканте, мечтающем написать музыку о мальчике, не спеша идущем к большому городу. Город «лёг на землю тяжёлыми грудами зданий, прижался к ней и стонет и глухо ворчит… Мальчик идёт в сумраке поля по широкой серой ленте дороги… А вслед мальчику бесшумно идёт ночь, закрывая чёрною мантией забвения даль, откуда он вышел… Город охвачен томительным желанием видеть себя красиво и гордо поднятым к солнцу. Он стонет в бреду многогранных желаний счастья, его волнует страстная воля к жизни, и в тёмное молчание полей, окруживших его, текут тихие ручьи приглушенных звуков, а чёрная чаша неба всё полнее и полней наливается мутным, тоскующим светом.
Мальчик остановился, взмахнул головой, высоко подняв брови, и, покачнувшись, пошёл быстрее.
И ночь ласковым голосом матери сказала ему:
– Пора, мальчик, иди! Они – ждут... »
Музыкант понимает, что такую музыку написать невозможно, но беспокоится о том, что встретит мальчика в городе…
СКАЗКА VI о двух рыбаках.
Один – старик, в соломенной шляпе, с толстым лицом в седой щетине на щеках, губах и подбородке, глаза у него заплыли жиром, нос красный, руки бронзовые от загара.
Второй – черноглазый смугляк, стройный и тонкий, в красном колпаке на голове, в белой фуфайке на выпуклой груди и в синих штанах, засученных по колени.
Старый расспрашивает, а молодой рассказывает о богатой американке, с которой встретился накануне молодой, катал её в лодке, мало говорил – она не знала итальянского, пел и думал о счастье. По его мнению, маленькое счастье – честнее. Старик соглашается, но добавляет: «…маленькое счастье – честнее, а большое – лучше.. . Бедные люди – красивее, а богатые – сильнее... »
СКАЗКА VII. На маленькой станции между Римом и Генуей кондуктор открыл дверь купе и почти внёс маленького кривого старика. У старика 13 сыновей, 4 дочери, много внуков, он едет на свадьбу внука.
Старик Уго рассказывает о себе: лишился глаза в детстве, работая на виноградниках вместе с отцом – камень отлетел; в 13 лет остался сиротой, встретил такую же бедную, но работящую и добрую девушку Иду. У них ничего не было, но люди помогли, и утром дня свадьбы у них было всё, что нужно для дома: статуя мадонны, посуда, белье, мебель… Был и чистый тёплый овечий хлев, пригодный для жилья, подаренный молодым стариком Джиованни.
Основная мысль сказки выражена в словах священника: у людей труда «хорошие руки и ещё лучше их сердца... »
Пересказала другие сказки, так как прежние пересказы у Вас должны сохраниться в ЛК – в удалённых вопросах. Не пишите заданий – формулируйте вопросы, тогда их не будут удалять.
Ответ от 22 ответа [гуру]
На вопрос Краткое содержание произведение М. Горького -Дети пармы заданный автором Маруська Мироненко
лучший ответ это СКАЗКА I повествует о забастовке трамвайных служащих в Неаполе. К бастующим подтянуты войска, задача офицера – заменить вагоновожатых солдатами. Бастующие ложатся на рельсы, с ними борются карабинеры, но на помощь трамвайным служащим приходят зеваки из толпы – мужчины, женщины, мальчишки укладываются рядом, не давая возможности солдатам двинуть трамваи вперёд. Через полчаса о всему Неаполю с визгом и скрипом мчались вагоны трамвая, на площадках стояли, весело ухмыляясь, победители.
СКАЗКА II. Неофициальное название – «Дети Пармы». В Генуе, на маленькой площади перед вокзалом, у памятника Колумбу, собралась густая толпа народа – преобладают рабочие, но много солидно одетых, хорошо откормленных людей. Рабочие встречают детей бастующих в Парме. Когда поезд прибывает, они разбирают детей.
Высокий человек в кожаном переднике, с голыми огромными руками, держит на плече девочку лет шести и говорит женщине, идущей рядом с ним, ведя за руку мальчугана, рыжего, как огонь:
– Понимаешь, если это привьется… Нас трудно будет одолеть, а?
И густо, громко, торжествующе хохочет и, подбрасывая свою маленькую ношу в синий воздух, кричит:
– Evviva Parma-a!
Люди уходят, уводя и унося с собою детей.
СКАЗКА III. Город. Без названия. Полдень, о его наступлении возвестила пушка. Люди обедают, купаются в море. Расположились на обед и 4 мостовщика. Старый мостовщик нарезает хлеб, следя за тем, чтобы куски были одинаковыми. Слепой мальчик приносит вино. Мимо проходит красивая женщина с маленькой девочкой,
напевающей песню. Смеясь, девочка бросает лепестки цветов в вино. Мостовщики рассержены, а старик достал откуда-то стакан, зачерпнул вина вместе с цветами, тяжело поднялся на колени и, поднося стакан ко рту, успокоительно, серьезно сказал:
– Ничего, синьора! Дар ребенка – дар бога.. Ваше здоровье, красивая синьора, и твое тоже, дитя! Будь красивой, как мать, и вдвое счастлива…
СКАЗКА Х. Неофициальное название – «Мать урода». Героиня – вдова, муж её, рыбак, вскоре после свадьбы уехал ловить рыбу и не вернулся, оставив её с ребенком под сердцем.
Ребёнок родился уродом, руки и ноги у него были короткие, как плавники рыбы, голова, раздутая в огромный шар, едва держалась на тонкой, дряблой шее, а лицо – точно у старика, всё в морщинах, на нём пара мутных глаз и большой рот, растянутый в мертвую улыбку.
Он был нем, но когда где-нибудь близко от него ели и урод слышал запах пищи, он глухо мычал, открыв пасть и качая тяжелой головою, а мутные белки его глаз покрывались красной сеткой кровавых жилок.
Ел он много и чем дальше – всё больше, мычание его становилось непрерывным; мать, не опуская рук, работала, но часто заработок её был ничтожен, а иногда его и вовсе не было.
… Иностранцы, гонимые скукой, шатались повсюду, заглянули и к ней: она видела гримасы брезгливости и отвращения на сытых лицах этих праздных людей, слышала, как они говорили о её сыне, кривя губы и прищурив глаза. Особенно ударили ее в сердце несколько слов, сказанных презрительно, враждебно, с явным торжеством.
Она запомнила и много раз повторив про себя чужие слова, в которых её сердце итальянки и матери чувствовало оскорбительный смысл; знакомый миссионер перевёл ей эти слова: «Италия вымирает впереди всех романских рас».
А на другой день её сын объелся чем-то и умер в судорогах…
Все молчали, никто ни о чем не спрашивал ее… Иногда люди понимают, что не обо всём можно говорить до конца.
Максим Горький
Сказки об Италии
Нет сказок лучше тех, которые создает сама жизнь.
Андерсен
В Неаполе забастовали служащие трамвая: во всю длину Ривьеры Кияия вытянулась цепь пустых вагонов, а на площади Победы собралась толпа вагоновожатых и кондукторов - всё веселые и шумные, подвижные, как ртуть, неаполитанцы. Над их головами, над решеткой сада сверкает в воздухе тонкая, как шпага, струя фонтана, их враждебно окружает большая толпа людей, которым надо ехать по делам во все концы огромного города, и все эти приказчики, мастеровые, мелкие торговцы, швеи сердито и громко порицают забастовавших. Звучат сердитые слова, колкие насмешки, непрерывно мелькают руки, которыми неаполитанцы говорят так же выразительно и красноречиво, как и неугомонным языком.
С моря тянет легкий бриз, огромные пальмы городского сада тихо качают веерами темно-зеленых ветвей, стволы их странно подобны неуклюжим ногам чудовищных слонов. Мальчишки - полуголые дети неаполитанских улиц - скачут, точно воробьи, наполняя воздух звонкими криками и смехом.
Город, похожий на старую гравюру, щедро облит жарким солнцем и весь поет, как орга́н; синие волны залива бьют в камень набережной, вторя ропоту и крикам гулкими ударами, - точно бубен гудит.
Забастовщики угрюмо жмутся друг ко другу, почти не отвечая на раздраженные возгласы толпы, влезают на решетку сада, беспокойно поглядывая в улицы через головы людей, и напоминают стаю волков, окруженную собаками. Всем ясно, что эти люди, однообразно одетые, крепко связаны друг с другом непоколебимым решением, что они не уступят, и это еще более раздражает толпу, но среди нее есть и философы: спокойно покуривая, они увещевают слишком ретивых противников забастовки:
Э, синьор! А как быть, если не хватает детям на макароны?
Группами, по два и по три, стоят щеголевато одетые агенты муниципальной полиции, следя за тем, чтобы толпа не затрудняла движения экипажей. Они строго нейтральны, с одинаковым спокойствием смотрят на порицаемых и порицающих и добродушно вышучивают тех и других, когда жесты и крики принимают слишком горячий характер. На случай серьезных столкновений в узкой улице вдоль стен домов стоит отряд карабинеров, с коротенькими и легкими ружьями в руках. Это довольно зловещая группа людей в треуголках, коротеньких плащах, с красными, как две струи крови, лампасами на брюках.
Перебранка, насмешки, упреки и увещевания - всё вдруг затихает, над толпой проносится какое-то новое, словно примиряющее людей веяние, - забастовщики смотрят угрюмее и, в то же время, сдвигаются плотнее, в толпе раздаются возгласы:
Солдаты!
Слышен насмешливый и ликующий свист по адресу забастовщиков, раздаются крики приветствий, а какой-то толстый человек, в легкой серой паре и в панаме, начинает приплясывать, топая ногами по камню мостовой. Кондуктора и вагоновожатые медленно пробираются сквозь толпу, идут к вагонам, некоторые влезают на площадки, - они стали еще угрюмее и в ответ на возгласы толпы - сурово огрызаются, заставляя уступать им дорогу. Становится тише.
Легким танцующим шагом с набережной Санта Лючия идут маленькие серые солдатики, мерно стуча ногами и механически однообразно размахивая левыми руками. Они кажутся сделанными из жести и хрупкими, как заводные игрушки. Их ведет красивый высокий офицер, с нахмуренными бровями и презрительно искривленным ртом, рядом с ним, подпрыгивая, бежит тучный человек в цилиндре и неустанно говорит что-то, рассекая воздух бесчисленными жестами.
Толпа отхлынула от вагонов - солдаты, точно серые бусы, рассыпаются вдоль их, останавливаясь у площадок, а на площадках стоят забастовщики.
Человек в цилиндре и еще какие-то солидные люди, окружившие его, отчаянно размахивая руками, кричат:
Последний раз… Ultima volta! Слышите?
Офицер скучно крутит усы, наклонив голову; к нему, взмахнув цилиндром, подбегает человек и хрипло кричит что-то. Офицер искоса взглянул на него, выпрямился, выправил грудь, и - раздались громкие слова команды.
Тогда солдаты стали прыгать на площадки вагонов, на каждую по два, и в то же время оттуда посыпались вагоновожатые с кондукторами.
Толпе показалось это смешным - вспыхнул рев, свист, хохот, но тотчас - погас, и люди молча, с вытянутыми, посеревшими лицами, изумленно вытаращив глаза, начали тяжко отступать от вагонов, всей массой подвигаясь к первому.
И стало видно, что в двух шагах от его колес, поперек рельс, лежит, сняв фуражку с седой головы, вагоновожатый, с лицом солдата, он лежит вверх грудью, и усы его грозно торчат в небо. Рядом с ним бросился на землю еще маленький, ловкий, как обезьянка, юноша, вслед за ним, не торопясь, опускаются на землю еще и еще люди…
Тогда цилиндр, окруженный какими-то угодливыми людьми, бросается в сторону карабинеров, - вот они тронулись, подходят, наклоняются к лежащим на рельсах, хотят поднять их.
Началась борьба, возня, но - вдруг вся серая, пыльная толпа зрителей покачнулась, взревела, взвыла, хлынула на рельсы, - человек в панаме сорвал с головы свою шляпу, подбросил ее в воздух и первый лег на землю рядом с забастовщиком, хлопнув его по плечу и крича в лицо его ободряющим голосом.
А за ним на рельсы стали падать точно им ноги подрезали - какие-то веселые шумные люди, люди, которых не было здесь за две минуты до этого момента. Они бросались на землю, смеясь, строили друг другу гримасы и кричали офицеру, который, потрясая перчатками под носом человека в цилиндре, что-то говорил ему, усмехаясь, встряхивая красивой головой.
А на рельсы всё сыпались люди, женщины бросали свои корзины и какие-то узлы, со смехом ложились мальчишки, свертываясь калачиком, точно озябшие собаки, перекатывались с боку на бок, пачкаясь в пыли, какие-то прилично одетые люди.
Пятеро солдат с площадки первого вагона смотрели вниз на груду тел под колесами и - хохотали, качаясь на ногах, держась за стойки, закидывая головы вверх и выгибаясь, теперь - они не похожи на жестяные заводные игрушки.
…Через полчаса по всему Неаполю с визгом и скрипом мчались вагоны трамвая, на площадках стояли, весело ухмыляясь, победители, и вдоль вагонов ходили они же, вежливо спрашивая:
Бильетти?!
Люди, протягивая им красные и желтые бумажки, подмигивают, улыбаются, добродушно ворчат.
В Генуе, на маленькой площади перед вокзалом, собралась густая толпа народа - преобладают рабочие, но много солидно одетых, хорошо откормленных людей. Во главе толпы - члены муниципалитета, над их головами колышется тяжелое, искусно вышитое шелком знамя города, а рядом с ним реют разноцветные знамена рабочих организаций. Блестит золото кистей, бахромы и шнурков, блестят копья на древках, шелестит шелк, и гудит, как хор, поющий вполголоса, торжественно настроенная толпа людей.
Над нею, на высоком пьедестале - фигура Колумба, мечтателя, который много пострадал за то, что верил, и - победил, потому что верил. Он и теперь смотрит вниз на людей, как бы говоря мраморными устами:
«Побеждают только верующие».
У ног его, вокруг пьедестала, музыканты разложили медные трубы, медь на солнце сверкает, точно золото.
Вогнутым полукругом стоит тяжелое мраморное здание вокзала, раскинув свои крылья, точно желая обнять людей. Из порта доносится тяжкое дыхание пароходов, глухая работа винта в воде, звон цепей, свистки и крики - на площади тихо, душно и всё облито жарким солнцем. На балконах и в окнах домов - женщины, с цветами в руках, празднично одетые фигурки детей, точно цветы.
Свистит, подбегая к станции, локомотив - толпа дрогнула, точно черные птицы, взлетело над головами несколько измятых шляп, музыканты берут трубы, какие-то серьезные, пожилые люди, охорашиваясь, выступают вперед, обращаются лицом к толпе и говорят что-то, размахивая руками вправо и влево.
Тяжело и не торопясь толпа расступилась, очистив широкий проход в улицу.
Кого встречают?
Детей из Пармы!
Там забастовка, в Парме. Хозяева не уступают, рабочим стало трудно, и вот они, собрав своих детей, уже начавших хворать от голода, отправили их товарищам в Геную.
Из-за колонн вокзала идет стройная процессия маленьких людей, они полуодеты и кажутся мохнатыми в своих лохмотьях, мохнатыми, точно какие-то странные зверьки. Идут, держась за руки, по пяти в ряд - очень маленькие, пыльные, видимо, усталые. Их лица серьезны, но глаза блестят живо и ясно, и когда музыка играет встречу им гимн Гарибальди, - по этим худеньким, острым и голодным личикам пробегает, веселою рябью, улыбка удовольствия.
Загрузка...